Чавчавадзе и Церетели
Памятник
Что их объединяет, кроме постамента? – да почти всё.
Оба князья, оба поэты, оба демократы. Трость вот только одна, но и той, говорят, меняются ровно в полночь. Шутка.
Если всерьёз, друзья предстают перед нами ну как живые. Вышли прогуляться по проспекту, подышать свежим воздухом. Да вот остановились чего-то и глазеют по сторонам вдохновенным взглядом, - может, стих сочиняют, может, прокламацию.
Очень достоверные персонажи получились у скульпторов Топуридзе и Микеладзе вкупе с архитектором Чхеидзе, несомненная творческая удача. Только место для установки памятника они выбрали неудачное, прямо под окнами школы. Ну что за надобность сегодняшним школярам взирать на гуляющих недоучек? Что за польза учащимся от такого соседства? Не забудем, обоих деятелей грузинского национально-освободительного движения в своё время изгнали из Петербургского университета. Правда, по политическим мотивам…
Как сказал один наблюдательный человек: «Прежде они просто были болваны, а теперь вдруг стали нигилисты».
Похоже, мне голову напекло.
Как можно эдак-то про Илью Григорьевича? - он же ж канонизирован, - немедленно исправляюсь.
Илия Чавчавадзе
Пушкин в первой главе «Евгения Онегина» скрупулёзно точно описывает курс преподававшихся дворянским отпрыскам наук: «Мы все учились понемногу чему-нибудь да как-нибудь». Делаем вывод: Чавчавадзе с младых ногтей получил прекрасное образование.
Понабравшись ума в частном тифлисском пансионе, а затем и в первой мужской гимназии, Илья едет в Петербург изучать юриспруденцию в тамошнем университете, - здесь у него и сносит крышу. Переводы из Гёте, Шиллера, Гейне, Байрона, Шенье, «Пусть я умру, в душе боязни нет», «Ах, зачем очаровала ты поэта иноземца», - понятно, это любовь. Это страсть и температурный кошмар, клокочущий в венах. Однокурсники и прочие знающие люди прямо указывают на адресата, - Софья Ильинична Чайковская, родная сестра композитора. Остальные неуверенно возражают: у Петра Ильича - две сестры и четыре брата, - никого из них не зовут Софья Ильинична. От этого и впрямь у кого угодно снесёт крышу. Но Чавчавадзе усугубляет свои поэтические опыты знакомством с Чернышевским. «Что делать?», «Человек ли он?» и наконец «Как называется клаузула, выражающая международно-правовой обычай, в соответствии с которым коренное изменение обстоятельств по сравнению с существовавшими на момент заключения международного договора может служить основанием для прекращения действия договора или выхода из него?», - проклятые вопросы встают перед молодым человеком, заставляют расстаться с альма-матер.
В 1861 году Илья возвращается на родину, сколачивает вокруг себя кружок прогрессивно мыслящей молодежи, из той самой, - «я над всем, что сделано ставлю nihil», - и начинает воевать с ретроградами. Война длится три года, но тут открывается вакансия мирового посредника Душетского уезда и Чавчавадзе вступает на стезю чиновного служения. «Блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел», - Илья Григорьевич остепенился, посолиднел. Женился. И не то, чтобы мировой судья совсем уж забросил свои юношеские затеи. Однако уже не так рьяно метал публицистические громы, не так безоглядно кидался в омут журнальных свар.
Летом 1874 года в Тифлисском дворянском собрании приняли устав Земельного банка, и князя Чавчавадзе командировали в Москву улаживать дела. Должно быть, как самого опытного и пронырливого.
Жизнь командировочного нам известна, за последние сто пятьдесят лет в нашей стране ничего не изменилось. В пространных эпистолах Илья Григорьевич сообщает родне: «Вот уже пятнадцатое января настало, а в моём облачном небе ни проблеска. Да пропади они пропадом со всеми министерствами и безнадежностью! Высокопоставленный чинуша без смущения даёт понять, что без взятки ничего не выйдет. А где её взять, эту взятку, и … как её дать?! Меня водят за нос, норовят надуть и обмануть. Да избавит Бог всех христиан от их острых когтей. Все только и знают, что гримасничать и скалить зубы. Ты не представляешь, какие препротивные эти чиновники. Наши по сравнению с ними сущие ангелы. Если Россию и сгубит что-нибудь – то только они, алчные, утратившие честь и совесть, хищные, глупые чиновники».
Наконец, - худо-бедно год прошёл! – дела улажены и Чавчавадзе становится председателем правления банка. Следующие три десятка лет он проведёт в этом уютном кресле.
Меж тем московские унижения оставили неизгладимый след в душе впечатлительного грузина. Илья Григорьевич основал газету «Иверия» и стал будить национальное самосознание. Ужо припомнил новоиспеченный банкир прогнившему режиму свои обиды, ужо дал отповедь мракобесам, не единожды разражаясь гневными филиппиками по любому, порой зряшному поводу. Опять я что-то не то говорю, - нет пустяков в этом бренном мире. И если купец привлёк к суду полицейского за то, что тот несправедливо его оштрафовал на рубль, то это вселенских масштабов событие. «Дорогой читатель, смешно, ведь, из-за рубля поднять такой шум, тем более, что купец был богатейшим человеком. Кто-то из наших сразу достал бы из кармана деньги, чтобы избежать дальнейшей ссоры и недоразумения. Но ведь дело не в рубле! Купец переживает не его потерю, а из-за того, что нарушается закон и справедливость. Тогда этот богач вызывает почтение. Это настоящая гражданская смелость и истинная доброта достойного члена общества».
Тридцать лет Чавчавадзе боролся с ветряными мельницами, делал из мухи слона, палил из пушки по воробьям, а потом его убили.
В августе 1907 года Илья Григорьевич ехал в открытой коляске в своё имение Сабурамо. Когда банда Гиглы Бербичашвили силой оружия остановила фаэтон, князь сказал налётчикам: «Не стреляйте, я Илия».
- Мы знаем, кто ты, поэтому и убиваем, - прозвучало в ответ.
Следствие не установило организаторов злодеяния. Общественное мнение приговорило местных большевиков, проигравших националистам не столько полемику на шпальтах газет, сколько симпатии невежественного народного сердца. Тем, как и всегда, что с гуся вода, - пеняли на охранку, черносотенных опричников и наймитов самодержавия. В общем, виноват русский царь.
- Грузия, ты достойна плевка, - скажет в надгробной речи Акакий Церетели.
Вряд ли найдется на земном шаре народность, которая была бы так оскорбительно унижена, обесславлена всеми, кому только не лень было это делать, как наша. Всякий старается или перешагнуть через нас, или затоптать и сравнять с землёю. Чуть ли не хотят уничтожить и воспоминание о нас в Закавказье, стереть с лица земли имя грузина и отдать на волю ветра. Как будто нас никогда не существовало, как будто нет нас и ныне. Нищие духом, слабоумные, нравственно-падшие, глупые, необразованные, невоспитанные, разорённые в конец, ненадёжные, трусы – вот картина нравственного и физического нашего багажа! Вот чем мы были, и что мы есть, по словам тех, интересы которых требуют такого нашего бесславия и унижения. Из кожи лезут вон они, чтобы уверить всех и вся, дома и на стороне, на словах и в печати, что мы были негодными и недостойными и остались таковыми же, если только не хуже. С таким клеймом на челе они пустили имя грузина по Европе, куда только голос и перо их могли иметь доступ...
Некоторым покажется, мол, автор злоупотребил цитированием.
Отвечу: так бывает, соль-перец по вкусу, это блюдо такое, - без домыслов.
Исключительно прямая речь.
Церетели
Акакий Ростомович – автор народной песни Советского Союза «Сулико». Помните?
საყვარლის საფლავს ვეძებდი,
ვერ ვნახე!.. დაკარგულიყო!..
გულამოსკვნილი ვჩიოდი:
„სადა ხარ, ჩემო სულიკო?!“
ეკალში ვარდი შევნიშნე,
ობლად რომ ამოსულიყო,
გულის ფანცქალით ვკითხავდი:
„შენ ხომ არა ხარ სულიკო?!“
Я помню. И люблю.
Вот и Пушкин писал: «Голос песен грузинских приятен. Мне перевели одну из них слово в слово; она, кажется, сложена в новейшее время; в ней есть какая-то восточная бессмыслица, имеющая свое поэтическое достоинство».
