Чаепитие у Фета

Однажды погожим майским утром одна тысяча восемьсот шестьдесят первого года в ворота Степановки, имения Афанасия Афанасьевича Фета, въехала лёгкая рессорная коляска.
В ней сидело двое. Один – мэтр на литературном поприще, энциклопедически образован, европейского воспитания и европейской культуры человек… нет, пожалуй, по этим приметам вы ни в жизнь не угадаете гостей. Это нынче образованные люди все наперечёт, воспитанных же нет вовсе. Ну, разве – Гордон. А в XIX веке что ни фигура, то поэт или астрОном. Музицирует, на худой конец.
Облегчим задачу узнавания, - однажды погожим майским утром одна тысяча восемьсот шестьдесят первого года в гости к Афанасию Афанасьевичу Фету заглянули два приятеля, - Толстой и Тургенев.
Прогулявшись ближайшей рощицей, неспешно обсудив новости, литераторы уселись обедать. Откушав, несколько вздремнули, затем лёгкий ужин, - день Первый.

На следующее утро, как обычно, часов в восемь, общество собралось в столовой. Чаёвничать. Самовар пыхкал паром. Хозяйка разливала кипяток в белые фарфоровые чашки. За окном чуть слышно жужжали пчёлы. Ласковое солнышко застенчиво, как бы заранее извиняясь, - мол, не причиняю неудобств? - заглядывало в залу, грело. Атмосфера самая безмятежная установилась за столом. Понемногу налаживалась беседа.
Мария Петровна, жена Фета, из вежливости поинтересовалась доволен ли Иван Сергеевич своей новой английской гувернанткой. Тургенев принялся взахлёб, по-писательски расхваливать несравненные таланты бонны, приставленной к дочери, к Полинке. Отдельно упомянул и о такой находке педагога, как собственноручная починка воспитанницей одежды бедняков, дескать, приучается к благотворительности.
- А я считаю, - вступил в разговор Лев Николаевич, - что разряженная девушка, держащая на коленях зловонные лохмотья, играет неискреннюю театральную сцену.
Тургенев вспыхнул, вскочил на ноги, прокричал Толстому в лицо нечто невнятное, но явно оскорбительное и выбежал из комнаты вон.
Засим и граф засобирался восвояси.
Таким образом, мы стали свидетелями ссоры двух крупнейших писателей современности, в недавнем прошлом закадычных друзей, почти родственников, и если кто-то думает, что это вздор и шуточки, то отнюдь нет. Не откладывая в долгий ящик, Толстой напишет Ивану Сергеевичу записку, в которой потребует извинений. Тургенев разразится обширной эпистолой, - обзовёт Льва Николаевича «милостивым государем», издевательски расшаркиваясь каждой строкой настолько витиевато, что не очень-то и поймёшь: кается он или посмешищем выставляет. Впрочем, судите сами: «Милостивый государь Лев Николаевич! В ответ на Ваше письмо я могу повторить только то, что сам почёл своей обязанностью объявить Вам у Фета: увлечённый чувством невольной неприязни, в причины которой входить теперь не место, я оскорбил Вас безо всякого положительного повода с Вашей стороны и попросил у Вас извинения. Происшедшее сегодня поутру показало ясно, что всякие попытки сближения между такими противоположными натурами, каковы Ваша и моя, не могут привести ни к чему хорошему; а потому я тем охотнее исполняю мой долг перед Вами, что настоящее письмо есть, вероятно, последнее проявление каких бы то ни было отношений между нами», - каков стиль! каков слог! однако нарочный по глупости отправил письмо не в Богуслав, где находился в это время граф, а в Новосёлки, где граф мог бы, конечно, находится, но увы, его там не было, - был в Богуславе.
Не дождавшись ответа, Толстой захотел стреляться. И не так, что два литератора приехали с третьим литератором, с пистолетами, и дуэль бы кончилась шампанским, а по-настоящему, - просил Тургенева приехать в Богуслав к опушке леса с ружьями.
Тот отказался под надуманным предлогом, - пожелав стреляться по правилам, в голове держа, хорошо бы все-таки с шампанским..

«Вы меня боитесь, - не унимался Лев Николаевич, - а я вас презираю и никогда дела с вами иметь не хочу».
Какое-то время прозаики вяло переругивались на расстоянии, но осенью Иван Сергеевич уехал в Париж и жизнь его привычно и скоро превратилась в легкомысленный водевиль, а время напрочь выветрило из головы пережитую весной конфузию.
Толстой же, тяжко переварив маловразумительную обиду, подвёл черту следующим письмом Аф. Аф. Фету: «Тургенев – подлец, которого надобно бить, что я и прошу вас передать ему так же аккуратно, как вы передаёте мне его милые изречения, несмотря на мои неоднократные просьбы о нём не говорить. Гр. Л. Толстой.
PS. И прошу вас не писать ко мне больше, ибо я ваших, также как и Тургенева, писем распечатывать не буду».
Только через семнадцать лет писатели помирятся. Ну как, помирятся... В августе 1878 года Иван Сергеевич приедет в Ясную Поляну, будет много шутить и совершенно всех очарует. Через месяц, в сентябре, заглянет ещё раз. В частной переписке Толстой сообщит об этом так: «Тургенев был опять и был так же мил и блестящ, но… немножко как фонтан привозной воды».
Ещё дважды, в 1880-м и 1881-м, Иван Сергеевич будет гостить у графа. О последнем его визите Толстой кратко отметит в дневнике: «Тургенев cancan. Грустно».

Известие о смерти Ивана Сергеевича Лев Николаевич воспринял с грустью: «О Тургеневе всё думаю и ужасно люблю его, жалею и всё читаю».
Чуть позже, перечитав «Записки охотника»: «Как-то трудно быть писателем после него».